Впереди меня, когда я рано утром отправился к месту остановки туристического автобуса, шел лохматый босяк лет 50-ти. Он не пропускал ни одного телефон автомата: деловито и уверенно подходил к ним и нажимал на рычаг в надежде, что из приемника монет вывалится хотя бы один цент. Иногда он стучал по автомату, как это делал Лёлик из фильма «Бриллиантовая рука». Он не оглядывался воровато по сторонам, а шел, как хозяин, этой авеню. Я пригляделся к нему и поразился. На белоснежных его брюках из чесучи не было ни единого пятнышка. На ногах нестарые ботинки, носков нет. Модная в горизонтальную полоску рубашка словно говорила о недалеком прошлом её владельца. Как сказал бы остроумный Марк Твен: мои предки предпочитали полосатую одежду и общественные работы на каменоломне. Он почувствовал мой взгляд и оглянулся. Отнюдь не смущенный, а злой взгляд рыжих глаз уставился на меня. Я поспешил обогнать его от греха подальше. Кто он? Босяк – король или король босяков, совершающий утреннюю разминку рук? Вопросы без ответов.
Тесные улицы, без просветов прилепившиеся друг к другу 2-3-х этажные дома, мусор в черных пакетах у края тротуара. Во всем громадном городе после окончания рабочего дня мусор из офисов выносят на обочину дороги. И на Бродвее, и на Пятой авеню, и на Брайтоне. Везде одинаковые правила. Празднично одетые люди без церемоний обходят эти черные мешки и спешат в знаменитый мюзик-холл на Бродвее, на здании которого до сих пор пляшет уже внучка той электрической Терпсихоры, которую когда-то видел Есенин. Ночью или под утро черные мешки должны быть убраны. В центре так и происходит, но вот до Бруклина не все мусорные машины успевают доехать за ночь.
И вот одна из них. Громадная машина по приему большемерного мусора, который идет на промышленную вторичную переработку, злобно урчит, сминая в своем чреве холодильник, выставленный еще вчера на улицу. Но мусор в пакетах эта машина не возьмет. Бравые ребята с темными не от загара лицами фомками в руках разбивают старый мебельный гарнитур, стоящий тут же, и бросают деревянные отходы в другую секцию большой машины. Бруклин просыпается. Седьмой час утра.
3
Быстренько, пользуясь малых количеством машин, наш автобус выскочил из душных объятий Нью-Йорка, и помчался на северо-запад, к реке Ниагаре, которая по-американски звучит как Наягра, и к её знаменитому водопаду. Я оглянулся и поразился точности определения Максима Горького. С суши, издалека, небоскребы города действительно кажутся неровными зубами, торчащими из нижней челюсти гигантской пасти некого чудовища. Я добавлю страсти к его метафоре: верхняя челюсть в надвигающихся тучах предстоящей грозы была черна и беззуба.
Буквально через 15 минут от начала пути вдоль шоссе потянулась равнинно-болотистая местность со скудной редкой растительностью, унылая в своей однообразности. Я вполне обоснованно задал себе вопрос:
«Зачем было городить десятки, а то и сотни зданий в 100 этажей, когда вокруг земля пустует?»