Отчаянные, грустно-злые мысли бродили у Маши в голове. От их тяжести хотелось сесть прямо на землю, как в детстве, и смотреть бездумно в неведомую даль. Не будь советской власти, разве выжила бы её мать-сирота в этом чужом городке, населенном суровыми людьми, родить её и дать ей образование? Да и теперь, сохранись эта власть, разве бы пришлось ей так унижаться или, тем более, бояться голода или панели? Да, есть пенсия для Верочки по потери кормильца, но что это за деньги. Слезы горькие.
Через месяц Маша работала кассиром в местном отделении Сбербанка, так стали называться бывшие советские скромные сберкассы. «Лечение» временем шло интенсивно: год, другой и посещение могилы мужа и отца воспринималось как некая обязанность, при соблюдении которой душа уже не дрожала осиновым листком. Так, будто закроет легкое облачко яркое солнце, а потом улетит и растает в небе без следа. Мать и дочь с трудом но выпрямили ещё одну житейскую загогулину.
Верочка хорошела с каждым годом. Яркая внешностью она отличалась от беззаботных подруг своих сосредоточенностью лица, словно решала она трудную задачу на экзамене. Рассмеяться безудержно, внезапно и с чистым сердцем для неё было равносильно предательству.
Трагическая история с отцом словно заклинила часть её подсознания и оставила в его глубине уверенность, что организаторы подлой расправы над отцом обязательно найдутся, а для этого нужно всегда быть готовой. К чему? К известию, хотя бы. Она даже не задумывалась, в силах ли ей снести эту тяжесть ожидания. По-девчоночьи, загадав себе желание, она, молча, ждала его исполнения. Навязчивые идеи, сливаясь с таким вот бесплодным и постоянным ожиданием, обычно накладывают на лицо отпечаток ограниченности и даже некоторой тупости, но у Верочки по счастливой особенности взгляд и говор излучали живость и полную сопричастность с происходящим вокруг неё. Только внутри жило чудище ожидания, объедающее её радость и непосредственность. Наверное, некто, внимательный, вторгнувшись в её уже не детское одиночество, мог бы заметить в доли секунды муку боли в рыжеватых глазах, но таких не было. С годами чудище ожидания ослабело, но память о нем осталась навсегда...
Отправляясь в институт, Верочка с легкостью и даже радостью покидала свой неказистый Запопинск (такое она придумала ему шутливое прозвище), единственным украшением которого за эти годы стало вычурно-богатое, с архитектурными наворотами здание налоговой инспекции. Она спешила покинуть место своего детства, ежесекундно напоминающее о потере отца. Переживала ли она за мать? Пожалуй, нет. Верочка почему-то была уверена, что матери тоже станет легче, когда её не будет в городе и в доме. Они как бы устали друг от друга, ежедневным общением своим и видом приносящие болезненные воспоминания о потери любимого человека. С девическим своим максимализмом и нетерпением Верочка совсем не брала в голову мыслей о том, что матери нужен близкий мужчина, который, как говорится, подаст в последнюю минуту стакан с водой. И уж совсем далеки от неё были соображения не только о старении матери, но и дома, для поддержания которого в исправном состоянии нужны мужские руки. Нельзя, в конце концов, просить о каждом мелком ремонте свекра, натянутых отношений которого с матерью Верочка не замечала или старалась не замечать. Ей было достаточно, что дед Иван стал к ней доброжелательнее и ласковее. Дед, а это всем стало заметно, даже баловал внучку: покупал ей модные платья, небедные украшения, даже привез обстановку для её спальни. При этом демонстративно не обращал внимания на проблемы снохи, достаточно, мол, того, что устроил на работу, а там сама крутись. Дед сердцем признавал в Верочке свою кровь, и ему не требовалось ничьих и никаких доказательств этого сердечного движения…