«Да понадеялся он на русский авось». И не разобрать, не понять, не проверить: то ли Пушкин заимствовал эти мудрые слова у народа, то ли въелась фраза эта в сознание людей с пушкинских времен до печенок умных голов, но всё едино не срабатывает. Каждый её произносит, да не каждый ей следует.
Лишь сказала холеная незнакомка, что уж десять лет, с момента первой, случайной встречи, любит его и мечтает о нем, так взлетел седеющий ус Андреича вверх от честолюбивой важности и мужской гордости, закружилась немолодая голова от сладких слов, поднялось неукротимое желание приласкать приятную особу в знак особой благодарности. Таков наш русский мужик. Подарили тебе приятные слова, и ты должен тем же ответить. Тем и ловятся они так легко в различные сети, и не только женские.
Не внял Андреич посмертной воле умершей жены, и через полтора года после её смерти в доме Поляковых появилась новая хозяйка, лишь на три года его младше. Притащила она несколько чемоданов шмоток, белья постельного и фарфоровых статуэток. Оказалось, что Марья Григорьевна служила до революции спальной горничной у самой Ольги Ивановны Каменской. И жила она в усадьбе богатейших нижегородских пароходчиков, главный дом которой на Верхне-Волжской набережной в стиле итальянского палаццо привлекал всеобщее внимание горожан и приезжих.
Каменская только ей доверяла уход за своими тончайшими кружевами. Доверили Марье Григорьевне и более серьезную работу: упаковывать и сносить в тайник под лестницу богатейшие коллекции фарфора, которые собирались семьей Каменских долгие годы, начиная с дедов. Тут был русский фарфор фабрик Гарднера и Попова, саксонский фарфор «Голубые мечи» и еще неведомо какие, но ценные. Статуэтки, отдельные позолоченные тарелки к 300-летию дома Романовых, картины, альбомы, ордена и многое другое нужно было тщательно завернуть в газеты и осторожно снести в укромное место. То был январь 1918 года.
За труды и держание языка за зубами с Марьей Григорьевной расплатились несколькими статуэтками, бельем, одеждой. После чего обитатели богатого, красивого дома разъехались кто куда. Хозяева за границу, а 35-ти летняя бывшая горничная на Старо-Никольскую улицу, на Гребешок, где жила одиноко. С наведением порядка после революции возобновилась навигация, и она, опытная повариха, крутилась на тех же пароходах, что были совсем недавно у Каменских. Поспособствовали ей в этом знакомые приказчики, сохранившие верность избранной профессии. Так и осталась бы она старой девой, квартиранкой у чужих людей, не случись горя у Ивана Андреевича, на которого она, действительно, положила глаз. Что же касается любви, то она явно погорячилась: так хотелось переехать в собственный дом на соседней улице.
В голодные, отчаянные, военные годы ей пришлось, чтобы прокормить больного туберкулезом Андреича, продать все свое богатство, нажитое у Каменских, но, ни разу, не мелькнуло у неё мысли, чтобы выдать тайну своих хозяев и не раскрыть место их клада за особое, советское вознаграждение. Марья Григорьевна унесла её в могилу. Клад случайно открылся через 13 лет после её смерти.