Иван Андреевич мрачнел, глядя на женские ухищрения и подковерную, скрытую вражду, в то время, как огород зарастал травой и бурьяном. И все чаще поглядывал через забор, где сновала молоденькая Анна, недавно появившаяся в соседях, у которой любое дело так и кипело в руках. Корову ли накормить или подоить, в саду ли прополоть грядки, детей ли накормить, а их у неё в 27 лет уже трое. Особенно нравилась ему маленькая Люся. Но соседская малышка, у которой свои отец и мать, никогда же не станет твоей внучкой.
В тяжелых мыслях, что дом не выполняет своего главного предназначения: не наполнен детскими голосами, пролетело четыре года. Частенько на Андреича навалилась апатия или смертная тоска: кому как нравится их называть. Он же не находил разницы в этих двух определениях плохого настроения, от которого тянуло на кладбище, к могиле ненаглядной Кати. Там, сидя, пригорюнившись, перед могильным холмиком, Андреевич всё чаще ловил себя на мысли, что с его смертью зарастут и её и его могилки сорной травой небытия. Плакал, печалился, вглядываясь в родные черты на портрете. Кашлял, прижимая носовой платок ко рту. Смотрел внимательно на платок: нет ли мокроты или, паче чаяния, крови. Андреич побаивался, чтобы скрытая форма туберкулеза не перешла в открытую форму. Тогда больница, затворничество, одиночество. И потому надо было спешить.
Когда Андреич объявил, что выписывает из родной деревни племянника с молодой женой, ярости Марьи Григорьевны не было предела. Но Иван Андреевич был на удивление собран, сух и деловит.
-Иди, - сказал он решительным голосом на возражения новой жены, - иди и работай в огороде. Я с Катей, - он впервые не побоялся так прямо назвать первую жену, хотя знал, что её имя для безумно ревнивой Марьи Григорьевны острее бритвы, - не для того строил дом и разбивал сад, чтобы он зарос бурьяном. Что поникла головой, белошвейка? - спросил он грозно, видя реакцию своей избранницы. – И потому молчи! Или иди, выдирай сорняки, носи навоз, воду.
Марье Григорьевне ничего не оставалось, как смириться. И скоро во дворе и на огороде засновала крепко сбитая, широколицая крестьянка с русой косой, как у школьницы, про типаж которой все только и говорят первое, приходящее на ум: «кровь с молоком».
Племянник Михаил тоже радовал обстоятельностью и послушностью. Не пил, но зато курил крепкие папиросы «Север», заботливо отгоняя от себя табачный дым даже во дворе. Он очень беспокоился о больных легких своего дяди. Плотничал он в том же самом (ирония судьбы) «Капстрое», невольно ускорившим уход на тот свет Екатерины Францевны. Мотался со своей плотницкой бригадой по всей области, привозил хорошие деньги и подарки к различным советским праздникам.