Разочаровали Машу эти стихи. Нет, только Бог, наверное, знает, как она любила его, Блока. Не новость, конечно. Кто не любил его из курсисток, кто не знал его «Когда вы стоите на моем пути, такая живая, такая красивая…». Кто не мечтал встать на его пути, и вот такие грубые, под стать жестокому январю 1918 года, стихи. Неужели и Блок изменился под влиянием большевиков, призывающих его же словами «революционный держать шаг». Может быть, только такая любящая душа, как Машина, столь требовательна к поэзии обожаемого человека и поэта?
Впрочем, как с грустью признавалась себе Маша, опасения в столь «худом» конце Блока она почувствовала раньше. Она недоумевала, её православная душа протестовала словам, мелькнувшим в одном из стихов Блока начала мировой войны: «…тайком к заплеванному полу горячим прикоснуться лбом». В какой такой церкви Блок мог видеть заплеванный пол? Да, верно, он и не бывал в церквах-то, коль считал, что в них можно плевать! Батюшка её, Иван Андреевич, на мостовую-то не плевал никогда. А тут церковь! Боже упаси!
Она плакала от разочарования. Хотела написать Блоку письмо, но постеснялась беспокоить знаменитого человека.
Спустя месяц после блоковских «Двенадцати», в феврале, на 10-ую линию пришли, революционный держа шаг, матросы, числом в половину меньшим. Петроградскому Военно-революционному комитету не хватало казарм и будущий нарком по морским делам Павел Дыбенко выдал соответствующее указание: подобрать помещения на возможность размещения братишек.
Ясно, что без Броньки дело тут не обошлось. Она степенно, как начальница нижегородской гимназии Эрнрот, шла с предводителем комиссии из пяти матросов с громадными маузерами.
-Товарищ Мостовой, взгляните сюда. Товарищ Мостовой, вот лекционный зал, товарищ …, - доносился до скромно жавшихся по стенам курсисток уверенный голос Броньки.
Примкнувшие к большевикам прохиндеи и приспособленцы, а Пехтель была из их числа, быстро поняли, что при новой власти, остро нуждающейся в покорных и послушных людях, можно неплохо устроиться и … нажиться. Точнее сказать, они сначала прочувствовали, что национализированное – это почти бесхозное, а уж потом примкнули. Большевики же сразу начали прибирать к рукам всё заметное: тут же разместились в шикарном дворце Смольного института благородных девиц, вышвырнув юных дворянок на улицу. Лиха беда – начало.